Автор Яна Вагнер
Ветклиники, как и все остальные больницы - такие точки, в которых безмятежный живой мир соприкасается с другой стороной. слабые места с тонкими стенами, сквозь которые правда не просто просвечивает, она там просто валится нам на голову. заглянул на секунду, за справкой, на секунду случайно зашел - и тут же увяз, затосковал. все равно вспомнил про смерть.
так-то мы живем, как будто она далеко, условная зыбкая черта, до которой еще лет шестьдесят, не хотим про нее думать. и тут вдруг с кем-то любимым случается скорая, капельницы, приемный покой - и сразу вот она. огромная, неотменимая, подошла поближе и нависла. задышала формалином и хлоркой.
словом, что такое больница, я помню. а вот, ветклиника.
в отделении, где капельницы (реанимация?), все члены семьи сидят тесным кругом вокруг рыжего маленького пса, сцепив руки, как будто у них спиритический сеанс. пес лежит на боку, на столе. видно, что охотней всего он вырвал бы катетер и съеб отсюда - неважно, куда, хоть на радугу, хоть домой, - если б не они. и он лежит послушно, впитывает физраствор.
два крепких лысоватых дядьки вынимают из Лендкрузера огромного белого алабая, и потом полчаса пытаются загрузить его на весы - такая процедура, перед всяким лечением собаку надо взвесить. алабай старый, тяжелый, безухий, а дядьки, похоже, ему не хозяева - скажем, водитель и сторож. и поэтому никаких команд, одни просьбы. ну давай, просит водитель (или сторож), ну пожалуйста. и осторожно трогает гигантское белое плечо. сторож (или водитель), извиняясь, приподнимает тяжелую заднюю ногу, переносит на платформу весов. потом оба человека, стоя на коленях, упрашивают пса немножко переместиться, берут его то за одну лапу, то за другую. пес не сопротивляется, просто не двигается с места. у него умное трагическое лицо, как у Льва Новоженова. он весит килограммов восемьдесят и не собирается кусаться, просто его нельзя сдвинуть, если он не захочет, а он не хочет. дядьки в четыре руки отрывают его от пола, наконец, и перемещают на нужных полметра. и переворачивают нахуй весы.
в инфекционном отделении много комнат: боксы и клетки. стационар, карантин. и огромные стеклянные окна. мы трое суток сидим в своей палате и все видим через стекло:
к одному коту пришла хозяйка и ее мужик. хозяйка слушает врача, просовывает руки в клетку и расправляет подстилку, гладит и трогает нос (вынимать нельзя). мужик мнется с обреченным лицом человека, который ждет жену у примерочной кабинки.
в соседнем инфекционном боксе немолодой рыжий кот, к которому каждый день в шесть вечера приезжает молодая женщина с большой сумкой через плечо. вынимает его из клетки и четыре часа сидит на стуле, держит его на коленях - просто чтоб он не думал, что остался один. смотрит в телефон, другой рукой гладит кота. в сумке у нее второй комплект одежды - полный, включая белье и туфли, потому что у рыжего какой-то серьезный кошачий вирус, а дома у нее другие коты.
с нами в палате тоже котик, потому что мы друг другу не опасны. за все время, пока мы тут, к нему ни разу никто не приходил, и поэтому он разговаривает с лотком, с капельницей и с нами. даже когда спит. даже когда ест - говорит ох, ох, ооох. погладить его нельзя, потому что у него не клетка даже, а огромный аквариум с дверцей, от которой у нас нет ключа. и все, что мы можем ему предложить - это наша бессильная жалость.
больница, кстати, офигенная - оранжевые диваны, кожаные кресла-подушки, вай-фай, в туалетах цветы и камешки, на стенах черно-белые фотографии (например, Д. Э. Гувера с его боксером) и никто не замечает, что ты не мыл голову четыре дня - это нормально. с тобой разговаривают так, словно у тебя мытая голова. все понимают, зачем ты здесь - ты сторожишь границу.
или ладно, просто готов быть рядом, если вдруг смерть прорвется.
или просто у тебя с собой запасной комплект одежды, чтобы четыре часа подержать на руках кота.
бессильная жалость - мощнейшая штука, друзья. почти такая же крутая, как инфузионная терапия.
картина - Очередь в ветклинике, Лора Белоиван (Lora Beloivan)
Наверх
